Накануне, когда я солил огурцы, я оставил на ночь на кухне ведро с водой, в которой промывал перед засолкой эти самые огурцы. Встав поутру и чуть не опрокинув спросонок ведро, я счел благоразумным вылить воду во двор. На лёгшей под выплеском воды траве обнаружился Ушастый. Даже не отряхнувшись, мышонок обессилено уполз в дебри трав и где-то там исчез. Представляю его состояние, когда он по дурости угодил в ведро и по-собачьи стал нарезать круги, пытаясь вылезти наружу. Хотя ему, безусловно, повезло. Купание, по-видимому, длилось недолго, поскольку мышиных сил на долгое времяпрепровождение в воде обычно не хватает. Да и я, выплескивая ведро, не додумался заглянуть в него загодя: тут уж точно Ушастому пришел бы конец.
Дело в том, что разбирая поленицу у камина и удаляя оттуда погрызенные мышью орехи, я заметил несколько потухших угольков, что меня всерьез озадачило. Поначалу это обстоятельство никак уж не вязалось с Ушастым, хотя угольки из камина сами по себе попасть в поленицу не могли. Продолжая перекладывать дрова, в самой глубине поленицы я уже обнаружил приличную кучку этих угольков, поверх которых аккуратно лежал старый окурок. Поворошив угольки палочкой в поисках мышиного помёта – обычного атрибута пребывания в доме мышей – я разглядел несколько объеденных горошин маша.
Да, зимой, позанимавшись фотографией он-лайн и даже пройдя таким образом курсы фотографов, я переснимал заново старый рецепт машкичири и использовал для него ровно стакан маша, привезённого из Москвы. Так что вполне вероятно, что несколько горошин я уронил, пока занимался перебиранием мелких фасолинок.
Полностью разобрав поленицу и сняв полку, на которой лежали дрова, я увидел змеящуюся вдоль плинтуса дорожку из маша, ведущую в самый угол кухни, где стоял мой ящик для зимней рыбалки. За ящиком возвышался уже целый Монблан маша, из которого можно было приготовить ещё один машкичири.
Почесав затылок и попытавшись объяснить себе природу появления маша в доме, куда я его привозил только по необходимости и в строго определенном количестве, я стал перебирать в кухонном шкафу банки со всевозможными крупами и специями. Маша среди них не было, и быть не могло, поскольку при долгом хранении в нём заводится мишА – эдакие мелкие черные жучки, которые питаются этой культурой. Но с другой стороны, не могла же эта проклятая мышь приволочь сюда маш из какого-то другого дома, тем более что в моей деревне понятия не имеют, что такое маш и что из него можно приготовить!
На этом загадки не кончились. Минувшим летом, будучи в Ташкенте, я снял несколько семян с развесистого куста «ночной красавицы», чтобы попытаться вырастить эти цветы в условиях Подмосковья. Если кто не знает, «ночная красавица» — довольно распространенное в Узбекистане однолетнее декоративное растение. За короткое время оно действительно превращается в мощный куст с широкими светло-зелеными листьями, у основания которых густо разрастаются цветы самых разных оттенков. Раскрываются они исключительно вечером, когда наступает относительная прохлада, и всю ночь над кустами стоит едва уловимый горьковатый аромат.
Климат Подмосковья «ночным красавицам» пришёлся не по вкусу. Выращенная мною в парнике рассада, едва попав на клумбу, быстро загнулась, хотя пара кустиков все же выжила. Их, впрочем, даже кустиками сложно было назвать – так себе, хлипкие травянистые веточки, на которых несколько цветков появилось только в начале августа. Но и это уже можно было назвать победой. Подвязав ветки к колышкам, я холил их и лелеял, в надежде, что грядущее потомство в виде акклиматизированных или (по научному) районированных семян в следующий сезон поведет себя иначе.
Однако через неделю, в очередной мой приезд на дачу, один из кустиков «ночной красавицы» испортил моё выходное настроение. Растение вместе с колышком стояло скорее горизонтально, нежели вертикально – как вывороченная ураганом сосна, где не разберешь, жива она ещё или уже не жива. От кустика в глубину трав уходила змееподобная выпуклость, словно бы кто-то в дернине прокладывал туннель, чуть вспучив поверхность земли. Туннель заканчивался небольшим отверстием со следами грунта, который я остервенело забил каблуком в отверстие. Но, полагаю, надо было утоптать сам туннель, потому что, забив нору и вернувшись к поверженной «ночной красавице», я увидел мелькнувшие ляжки Ушастого. Из туннеля у корневища цветка он нырнул в спасительную траву, которой на моем участке несть числа.
— Что же вы, взяли столько земли, — вспомнил я диалог с местной колхозницей, случившийся лет 15 назад, — и ничего не выращиваете?
— Как это не выращиваю? – парировал я, обводя рукой заросли разноцветья и разнотравья, в которых не то что ребенок, но взрослый мог затеряться. — А это что, по-вашему? Вам перечислить, что таит в себе каждый квадратный метр этой природной аптеки?
— Дык, этой аптеки вон сколько за забором! — не растерялась колхозница.
Но не растерялся и я:
— За забором – это государственное. А здесь – моё, и мною взлелеянное!
— Тю! — только и сказала колхозница, отправившись по своим колхозным делам. А я почему-то об этом «тю» думаю нынче с особой теплотой, перебирая в памяти множество встреч и знакомств с местным людом, добрым, приветливым и таким заковыристым, что что-то оттаивает в душе. Хотя и тревожит тоже.
Я вполне отдаю себе отчет в том, что не самый высокий интеллект рассыпал по дороге к моим заповедным местам поселения с «исконно русскими» названиями. Такими, как, например, «Агаларов эстейт» или «Гринфилд». Или «Барвиха хилз» с «Барвихой вилидж». Да чего уж там! Всякие «Агуа форесты», «Италиан плазы», «Резиденции Бенилюкс», «Гайд парки» и прочие топографические изыски воспалённых «Домом-2» мозгов заставляют диву даваться и щипать себя за подбородок.
Правда, всего лишь на доли секунды, ибо не в названиях дело. Я нисколько не сомневаюсь в том, что однажды дефицит интеллекта вкупе с изобилием рук загребущих соорудит какой-нибудь «Честертон риверс» за моим забором, вытравив с государственной травой остатки патриархальной России. Хотя, возможно, произойдёт чудо, и стремление набивать мошну любой ценой кому-то встанет, наконец, поперек горла. Или его им поставят поперек горла. Когда, например, окажется, что основной массе крестьянства, которое даже здесь, в ста верстах от столицы, на 80 процентов живёт и питается огородами и лесом, не найдётся места в «Подмосковных Швейцариях», «Маленьких Италиях» и прочих метастазах жирной жизни, привнесенных сюда со всякого рода Лазурных берегов безмозглыми идиотами. Впрочем, о чём это я, сам выращивающий на своих 15 сотках по два ведра огурцов и ведру картошки каждый сезон, в то время как на этих 15 сотках могли колоситься хлеба?