Парадоксальная вещь охота. С одной стороны — это светский отдых богатых людей, привыкших к роскошной жизни, с другой — основное занятие совершенно дремучих мужиков, добывающих себе охотой и рыбалкой пропитание. Нет середины. Объединяет эти две полярные социальные группы только спиртное. Причем одни пьют виски и джин, другие — самогон. Правда, к концу третьего дня охоты и те и другие становятся настолько похожи, что образуется новая социальная группа — охотники, которым, понятно,всё нипочём.
Рассказывает мой бывший сослуживец, Антон Золотов:
Мы выехали из Москвы на двух машинах, набитых всякой снедью, сетями, ружьями, патронами и надувными лодками.
В жизни никогда и ни в кого не стрелявший (армейские мишени не в счет), я имел весьма смутные представления о современной охоте, хотя и предполагал, что она далека от «Записок охотника» Ивана Тургенева, и уж тем более не похожа на куперовского «Зверобоя». Я себе вообразил несчастную уточку, которая смотрит печальными глазами и истекает кровью. Лучше бы ограничиться стрельбой по пустым бутылкам.
В Брянске мы взяли еще троих местных охотников, которые должны были нашими действиями руководить. Когда окончательно стемнело мы прибыли на место и стали разгружаться.
Переобувшись в резиновые сапоги, я тут же почувствовал их жуткий неуют. Ноги сразу стали мокрыми, хотя сапоги не были дырявыми. Студенческая романтика дальних странствий мгновенно улетучилась. Захотелось тепла и комфорта. В России есть только один радикальный способ борьбы с неудобствами. Мы быстро развели костер и разлили самогон. Ночной лес стал принимать более приветливый вид. Речка ожила, и луна осветила несколько симпатичных островков. У кого-то в руках появилась гитара. Зазвучали невнятные аккорды.
— Ты спой песню про охоту! — потребовал один из бывалых охотников. — Вот знаешь, есть такая песня — «На хрена гуся убили?».
Все начали мучительно вспоминать, даже временно перестали разливать самогон. Через какое-то время охотник вспомнил начало: «Над землей летели лебеди…»
— Палыч, где ж тут про гусей-то?
Ответа не последовало — Палыч спал.
Утро. Я вылез из палатки. Сапоги, кажется, приросли к ногам. Нет в мире совершенства, утро не может быть добрым. Вчерашний самогон в качестве похмельного синдрома отдавался звоном в ушах. Мои партнеры выглядели бодрее. Они деловито чистили ружья и проверяли патроны. Было принято решение идти на какое-то болотце, где уток должно быть видимо-невидимо. Я вооружился фотоаппаратом. Через пару часов мы дошагали до нужного места. На болоте не росли ожидаемые кувшинки и лилии, торчал только высохший прошлогодний камыш, а само болото чудовищно воняло. Все заняли исходные позиции. Оказывается, утки и гуси — потенциальные жертвы охотников — не сидят на месте в ожидании человека с ружьем. Мало того — они даже там не летают. Их надо выжидать. Парочка случайных птичек, правда, пролетела, но, к счастью, в них никто не попал, хотя грохоту было как при артподготовке.
Становилось жарко. Бывалые зверобои придумали десяток объяснений, почему нет дичи. Ну нет — и не надо. Мы отправились обратно к нашим палаткам. Я с чувством огромного облегчения снял сапоги и майку. Все-таки загорать лучше, чем стрелять по птичкам.
— Где ты так загорел?
— Я не загорел, — говорю, — просто по причине моего лица кавказской национальности остальное тело тоже смуглое.
Один из наших московских попутчиков переоделся в новенький маскировочный костюм и натянул армейские ботинки с высокой шнуровкой. Вид был довольно лощеный, особенно на нашем фоне. Он деловито сел в лодку, взял весла. Отошел на несколько метров от берега, потом подошел обратно. Когда наш пижон попытался вылезти из лодки, она скользнула обратно в речку, и герой во всей амуниции грохнулся в воду. Обновил, если не сказать — обмыл! Нужно было идти на станцию, встречать последнего компаньона. Мы вдвоем с еще одним таким же, как и я, охотником решили до станции добраться на машине. Сели в белоснежный «Киа Кларус» нашего «водолаза», который от расстройства управлять машиной не мог, и поехали к станции. До поезда оставалось еще минут двадцать. Атмосфера сама располагала к определенному способу коротания времени. Порылись в багажнике, нашли бутылку «Московской». Белоснежный «кореец» оказался недоукомплектованным — стакана не было нигде. Добрая деревенская женщина вынесла нам стакан и горбушку черного. Мы немедленно предложили ей водки. Она отказалась. Вот бескорыстная русская душа!
Я пошел на платформу. Электричка задерживалась, а платформа под солнцем раскалилась невероятно. Тени нигде не было. Подошвы моих босых ног были готовы расплавиться. Я сел на край платформы. Теперь готова была расплавиться другая часть моего тела. Через короткое время я поднялся на ноги, потом опять сел. Таким образом я спасся от поджаривания и уже начал ощущать слияние с окружающим миром, как вдруг услышал странный диалог.
— Посмотри, это сумасшедший, — говорил папаша семилетнему сыну.
— Давай я кину в него камень, — предложил маленький разбойник.
— Не надо, — говорит папаша.
— Почему, он же сумасшедший!
— А у них, у сумасшедших, как — их никто не трогает, и они никого не трогают.
Вот, думаю, как хорошо, как все гармонично у нас, у сумасшедших.
Наконец пришел поезд и привез нашего товарища. Мы вернулись к лагерю.
За оставшиеся два дня никаких трофеев у нас не прибавилось. Я был этим вполне доволен.
Обратный путь до Москвы прошел без приключений. Киевское шоссе не было перегруженным, и местами мы разгонялись до ста восьмидесяти. Вот они, мужские игры: громкая пальба, как всегда бесполезная, и высокая скорость.