Обидчивый пацан

шипперке по кличке Почо

Нынче на даче угостил шипперке Почо-Початка несколькими шлепками по заднице. Да так, что он одновременно и ушки прижал, и хвост. Смотрит на меня заполошно снизу вверх, пытаясь осознать себя в новой ипостаси — наказанным физически. Аж жалко его стало. Тем не менее, шевельнувшейся жалости я не поддался, грубо застегнул поводок на собачьем ошейнике и, слегка поддав Початка под прижатый хвост, скомандовал: «Домой, свинья! Целый день будешь там сидеть!»

До этого почти полтора часа я искал его по всей деревне и ближайшим окрестностям. Мы гуляли в поле с остекленевшей люцерной — как уже повелось без поводка, с вольницей для Початка, которой он злоупотреблял разумно, убегая, но оставаясь в зоне видимости. Команда «пошли домой!» действовала практически безотказно, и ко мне, бредущему от поля к задней калитке, Почо летел стремглав, то подпрыгивая, как мяч, то переходя на крысиную иноходь. Но на этот раз он ломанулся в сторону соседских огородов и… бесследно исчез, не реагируя на мою ругань. «Да пропади ты пропадом, идиот!» — прокричал я в мертвые кусты и решил заниматься своими делами, которых выше крыши.

Под зиму я высадил в доме старые окна, заменив их стеклопакетами. Однако что-то выломать и что-то потом вставить — это одно, а облагородить вставленное — уже другое. Причем, весьма геморройное «другое». Нужно что-то выпилить, выстрогать, отшлифовать и подогнать. Затем снять и подетально покрасить. Вновь собрать с герметиком, чтобы не сифонило. Ну, и тд. При этом, коль дело происходит в жилом пространстве, — что-то передвигать, переставлять, возвращать на место. То есть и так времени всего лишь выходные, а тут ещё Початок удрал! Словом, отлегло от сердца как только я разыскал его черт знает где и воздал по заслугам.

Только вот работа как-то невесело пошла. Никто меня за пятки не покусывает. Никто инструмент не утаскивает. Никто не роется в домашних тапках и даже не дерется с плюшевым котом, обсыпанным опилками… Насупившись и надувшись, как мышь на крупу, Початок в другой комнате сидит на подоконнике, вперившись в жизнь за окном. Обиделся пацан, хотя в обидчивости своей выглядит идеальной собакой. Ничего не громит. Мышей не облаивает. По кастрюлям не лазает. В открытую дверь не ломится. Не прыгает, как сумасшедший, с дивана на стол, со стола в камин, из камина в приоткрытый люк подпола, откуда он потом выкарабкивается как из потустороннего мира в клочьях паутины и в пыли.

«Ну ладно, — говорю Початку, — я был неправ».
Ноль эмоций.
«Ну ладно, — говорю, — извини».
Ноль эмоций.
«Ну ладно, — говорю, — вкусного мяса сейчас дам».
Поклёвка вроде состоялась в виде повернувшегося ко мне левого уха. Но — неуверенно. Весь вид Початка как бы поскуливал: ты, мол, меня нашлепал, от горя я умру, не забудь похоронить меня за плинтусом.
И так на полдня.

Перед сном я вынул из теплого бульона лучшую на свете косточку — со шматом мяса на оголовке бараньего сустава и почти вывалившимся с другого конца костным мозгом. Положил косточку на цветные бумажные салфетки в собачьей миске, выключил свет и завалился спать — в обожаемой мной глухой деревенской тишине, когда слышны только собственные пульсирующие виски. «Цок-цок-цок». Это Початку, видимо, наскучило ожидание собственных похорон за плинтусом и он, минуя лучшую на свете косточку, поцокал в лучшее на свете место для сна — в моих ногах.

«Гу-гу-гу», «гу-гу-гу». Так для пацанов-Початков заканчиваются даже вселенские обиды.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.