Узбек по имени Хабиб, с которым мы одним рейсом летели до Ташкента, вез домой 11 тысяч долларов. Хабиб, конечно, не настолько наивен, чтобы каждому встречному и поперечному рассказывать о зашитой во внутреннем кармане пиджака баснословной для Узбекистана сумме. Просто когда стюардесса стала раздавать пассажирам бланки таможенных деклараций (а без заполненной «таможни» попасть в республику нельзя), Хабиб запутался в ответах на поставленные в бумажке вопросы.
— Чтоб я так жил! – поддел я Хабиба, показывая, куда следует вписывать доллары, а куда – рубли. – Каким же непосильным трудом ты заработал такие бабки?
Оказалось, что Хабиб уже лет шесть трудится в качестве управляющего поместьем некоей богатой вдовушки в 120 километрах от Москвы. Точнее – он управляет своими соплеменниками в этом поместье, которых пятнадцать душ, а дел невпроворот. Безвременно почивший в бозе крупный федеральный чиновник оставил когда-то жене неухоженный земельный надел близ старой деревни с парой миллионов долларов впридачу. Со временем силами гастарбайтеров здесь вырос двухметровый забор, хозяйский дом в несколько уровней со всем бытовым фаршем, возникла прочая «инфраструктура» с конюшней, гостиницей для кошек и собак, фитнес-комплексом и огромным прудом с плескающимися в нем разноцветными кои.
На взгляд Хабиба, хозяйка платит ему щедро – 15 тысяч рублей в месяц, из которых он почти половину регулярно отправляет семье в Ташкент, а остальные откладывает.
— Еду машину покупать, — делится планами он, имея ввиду накопленную сумму. – А потом вернусь обратно, в Подмосковье.
11 тысяч долларов – столько на ташкентском базаре стоит «Дэу Матиз» местного производства. Это на три тысячи долларов дороже того же самого «Матиза» в автосалонах Москвы. Конечно, они наличествуют и в ташкентских автосалонах, но только в качестве выставочных образцов. Желающий приобщиться к отечественной продукции должен внести 85 процентов общей стоимости машины, причем, не местными «деревянными», а неувядающими «зелеными», и – ждать. Год, а то и два, без всяких гарантий, что заказ будет исполнен или что окончательная цена на машину за это время не подрастет. На базаре же этого добра, только сошедшего с конвейера, бери – не хочу. И все понимают, почему машину, которая здесь же производится, нельзя купить по «госцене» в автосалоне. У производителей, посредников и их посредников есть свой интерес, который обязан материализоваться в их же карманах. На этом построена вся система денежных отношений в республике, какой сферы ни коснись.
Поэтому, скажем, узбеки снисходительно улыбаются установленному местным Центробанком курсу валют. Официально он один, а на базаре – другой, почти в два раза выше государственного. Только сумасшедший пойдет обменивать доллары, российские рубли или казахские тенге (здесь это конвертируемые валюты) в обменный пункт, тем более что эти заведения, как правило, не работают. Деньги конвертируют на базаре, где менялы всяк туда входящего облепливают со всех сторон. И будьте покойны: аккуратные пачки местных тугриков, перетянутых резинкой, вы получите сполна и без обмана, если, конечно, хватит терпения пересчитывать гору изрядно поношенных купюр, полученных за сотню-другую долларов. Обычно их, не пересчитывая, складывают в мешок. Теперь гуляй – не хочу, потому что наличность в Узбекистане – тоже своеобразный дефицит.
Дело в том, что заработную плату там, как и у нас, в основном переводят на платежные карты. Но если в России, платежными картами пользуются всюду или, на худой конец, их можно обналичить в первом попавшемся банкомате, в Узбекистане всё иначе. Далеко не всякий магазин обслуживает карты – многое зависит от банка-эмитента. Банкоматов же на весь Ташкент – две с половиной штуки, и наличных они не выдают. В пределах очень ограниченной суммы, изрядно простояв в очередях, деньгами можно разжиться в «своем» банке. Но с учетом того, что Восток живет в основном базаром (дело не в ментальности, а в тощем ассортименте магазинов и супермаркетов), где платежная карта – всего лишь кусок пластика, с боем отвоеванной части зарплаты хватает на раз-два.
Однако Ташкент, остававшийся во все времена «городом хлебным» и средоточием сумевших приспособиться к суровой узбекской реальности, — не более чем анклав относительного благополучия этой густонаселённой и чрезвычайно бедной республики. Чтобы в этом убедиться, достаточно выехать за ташкентскую кольцевую автодорогу. Тучные поля и сады, дающие до трех урожаев в год, только кажутся вратами Эдема, коль скоро щедрости климата и земли ни на йоту не поправили ужасающую сельскую нищету и не обеспечили людей самым здесь желанным – работой и заработком. В ташкентском аэропорту диктор вещает каждые пять минут на русском и на узбекском: «Из республики Узбекистан запрещены к вывозу фрукты, овощи, сухофрукты, семена, растительное масло…». Почему запрещено – никто толком не знает. К странной политической обособленности Узбекистана от ближайших соседей, в том числе и от России, добавилась ещё и эта, означающая, что внутренний рынок будет и дальше переполняться копеечной сельхозпродукцией, а нерегулярные и тощие заработки ужмутся подобно шагреневой коже. Так куда подаваться, чтобы хотя бы выжить? Только к «старшему брату». Или, на худой конец, в Казахстан.
Кстати, Хабиб, когда я его спросил, зачем покупать машину в Ташкенте, если он всё равно вернется в Россию, ответил: «Ты ничего не понимаешь, это хорошее вложение долларов». До поры его «Матиз» будет пылиться в сарае и с возрастом, как старое вино, увеличиваться в цене. Всё остальное, куда можно было бы вложиться, уверен Хабиб, априори ненадежно.