У кухонной плиты мои отношения с супругой всегда складывались туго. Мы попросту начинали подолгу препираться. Нет, не из-за того вовсе, кому нынче варить первые, а кому — вторые блюда. А из-за подходов к этому, в общем, житейскому делу.
Я, например, не понимаю людей, осваивающих блюда по кулинарным книгам или рецептам, полагающих при этом, что достаточно четко следовать написанному, и роскошная стряпня, изображенная на картинке, стоит уже на столе. Спору нет, многое определяет наши собственные вкусы. Человечество всегда делилось на тех, кто непритязателен к еде, и на тех, кто, напротив — взыскателен и привередлив. И те, и другие по-своему несчастны. Первым неведомы тайны превращения, вернее, перетекания продуктов из одного качества в другое, когда возникает своеобразный и очень чувствительный к грубому вторжению букет, каждый цветок которого несет свои краски, ароматы и вкусовые полутона. Вторые, как правило, становятся жертвами первых, особенно если этим первым попадает в руки кастрюля и все, что следует в нее заложить.
Трудно, поверьте, передать страдания кулинарных приверед, когда перед их носом ставят так называемую еду, а попросту – загубленные продукты. А ведь этой, так называемой едой, нас потчуют сплошь и рядом, оправдывая отвратительное качество собственными резонами. Каким бы ни был скудный выбор, самое элементарное у нас всегда найдется. Главное, подойти к продуктам творчески. Не в том смысле, чтобы что-то там изобретать. А вдохновенно, что ли, помня о том, что стряпня – это искусство. Доступное, кстати, каждому.
Вот мы с женой часто спорили над дымящимися тарелками приготовленной… хм, еды. Как правило, глядя на мою кислую физиономию, жена начинала атаковать первой. Она напоминала: чревоугодие всегда считалось человеческим пороком. Ведь люди едят исключительно затем, чтобы как-то поддержать свой организм. И то – в перерывах, между вкушением пищи духовной, которая всегда была превыше насущной. Я же говорил, что всё это – чушь собачья. Отменная кухня искони была частью общечеловеческой культуры. Сравнивать или ставить на разные ступени духовные и кулинарные достижения так же нелепо, как нелепо возвышать живопись и принижать скульптуру. В конце концов, говорил я, чревоугодие, как бы неблагозвучно это ни звучало, куда более благородная вещь, нежели обжорство. Ибо обжорство и есть результат неразборчивости в еде. Подлинный знаток и ценитель пищи всегда знает пределы. Более того, каким бы сильным ни было у него чувство голода, он лучше умрет, но притронется к так называемой еде!
Обычно наши споры заканчивались тем, что жена отправлялась к своей «духовной пище», а я надевал фартук и включал плиту. Ну а что еще оставалось делать?